Телепрограмма «Акценты» с Арсеном Аваковым

Добрый вечер. Это программа «Акценты», сегодня у нас в гостях филолог Виктор Андреевич Маринчак, Харьковский государственный университет. Я пригласил Виктора Андреевича поговорить на тему, может быть, несколько неожиданную в этот момент времени, но для меня очень важную, на тему творчества Бориса Пастернака. Добрый вечер, Виктор Андреевич.

 

Виктор Маринчак. Добрый вечер.

 

Арсен Аваков. Вы долгие-долгие годы занимаетесь изучением творчества Пастернака, и я знаю, что Вы — практически фанат этого великого писателя. Расскажу, почему я решил в эти дни поговорить о Пастернаке, мое видение, и попрошу, чтобы Вы могли познакомить наших зрителей с этим человеком. По мне, Пастернак в свое время, в сложное время, давал заряд эмоций, заряд воли, борьбы и при всей сложности и неоднозначности романа Пастернака «Доктор Живаго», все равно он у меня оставлял ощущение глубоко оптимизма. В переходное время, во время руины, так скажем, я думаю, что многим стоит сейчас об этом подумать, кто читал давно — перечитать, а кто хорошо помнит — поразмыслить. На фоне этого посыла, я уверен, что нас смотрит и молодежь, и те, кто прошел мимо Пастернака, я хочу, чтобы Вы немножко познакомили. Борис Пастернак. Кто это? Почему мы решили сегодня об этом говорить, более чем через 100 лет после рождения?

 

Виктор Маринчак. 120 в этом году. В этом году двойной юбилей Пастернака. Во-первых, 120 лет со дня рождения, во-вторых — 50 лет 30 мая со дня смерти. Жизнь прошла, главным образом, в 20 веке. И именно это время было временем перемен, эпохой перемен. Так или иначе, сначала эти 10-ые годы — взлет всех искусств, философии, науки перед Первой мировой войной. Потом — катастрофа мировой войны, потом — катастрофа гражданской войны.

 

Арсен Аваков.  Мировой войны, гражданской войны, Отечественной войны, тоталитаризма…

 

Виктор Маринчак.  И так далее, и так далее. И суть дела в том, что это был человек, который умел удивительным образом этому всему противостоять. Я думаю, что это единственный случай, когда тиран отступил. Ходит легенда, что он сказал однажды: «Оставте этаго нэбажитэля».

 

Арсен Аваков.  Мы говорим о Сталине.

 

Виктор Маринчак.  Да, понятное дело. «Оставьте этого небожителя», когда ему предложили в одном из расстрельных списков имя Пастернака. Это легенда, конечно. На самом деле, в своем единственном с ним разговоре по телефону по поводу Мандельштама, Пастернак сумел навязать ему свою стратегию беседы. Этот хотел так или иначе унизить поэта и дать ему понять, что он — ничтожество. А Пастернак перебивает его и говорит: «Нам надо встретить и поговорить».

—        О чем?

—        О жизни и смерти.

И тиран вешает трубку, потому что он не готов к такому повороту, потому что он разговор перетянул на свое поле. Это был человек, может быть, совершенно единственный в своем роде, который, когда принесли на подпись письмо Союза писателей поддержать расстрел Тухачевского и всех, кто с ним был расстрелян, этот человек спустил посланника с лестницы и сказал, что он не имеет права распоряжаться ничьей жизнью. И всячески он этому противостоял и в конце концов добился: его не вызывали на заседания Союза писателей, где обсуждались подобные вещи. В конце 30-х годов!!! Тридцать седьмой, восьмой, девятый, сороковой, когда постоянно были проработочные собрания.

 

Арсен Аваков.  Может, для наших зрителей стоит сказать, в какие годы работал Пастернак.

 

Виктор Маринчак. Пастернак работал, начиная с 12-ого года в литературе, то есть молодым человеком, он начал в 22 года.

 

Арсен Аваков.  Поэт, переводчик.

 

Виктор Маринчак.  Да, сейчас я все это изложу. Последние его стихотворения датированы 59-ым годом. В 60-ом году, накануне смерти, он продолжал работать над своим последним незаконченным произведением, драматическим. Он из семьи великого художника Леонида Пастернака, который иллюстрировал прижизненное издание «Воскресенья» Льва Толстого, был известен далеко за рубежами этого государства, был академиком живописи и так далее, так далее. Его мать была известнейшей пианисткой, профессором по классу фортепиано, ученицей Рубинштейна — великого пианиста 19 века. Это были необыкновенно талантливые люди, у которых собирался цвет российской интеллигенции в Москве: в их доме бывал Лев Толстой, их ближайшим другом был великий композитор Скрябин и так далее, и так далее. И Пастернак говорил, что он к людям гениальным привык с детства, как к природному явлению. Для него элита была чем-то совершенно естественным.

 

Арсен Аваков.  Возможно, это и был тот камертон, на который он настроил свою душу. То есть он задал высокий стандарт, и дальше таким стандартом являлся.

 

Виктор Маринчак. Безусловно. На самом деле этот стандарт он потом никогда не снижал, а ведь эпоха требовала совершенно другого. Эпоха, если вспомнить воспоминания Надежды Яковлевны Мандельштам, начиная с начала 20-х годов: люди думают, что репрессии начались у нас гораздо позже — в 37, неправда, с начала 20-х годов слой за слоем снималась элита. Сначала просто белые офицеры, потом — все офицеры, которые служили в царской армии, а потом — элитные инженеры, элитные рабочие, в конце концов, потому что машинист был элитарной специальностью, и так далее, так далее. И вот слой за слоем лучшие, почему? Потому что у них было достоинство, потому что у них было чувство чести, потому что у них было чувство долга, а главное — они были свободны.

 

Арсен Аваков.  Вот я почему и начал сегодня говорить о Пастернаке, это очень актуально — его жизнь, его творчество, то, что он писал тогда: как не потерять достоинство в эпоху перемен, в эпоху, когда на тебя оказывают давление. Вы что-то можете сейчас из раннего Пастернака в стихотворной форме?

 

Виктор Маринчак.  Я возьму стихотворение, написанное в 18-ом году, которое написано, как будто бы, по совершенно личному поводу. Из цикла «Разрыв». Как- будто личный повод, но это совершенно точно соприкасается с атмосферой времени.

 

 

 

Вот Вам эпоха, в которую он жил.

 

Арсен Аваков.  Потрясающий объем. От личной трагедии до ситуации…

 

Виктор Маринчак.  До всечеловеческого, потому что Вертер — это всечеловеческое явление, а с другой стороны, вот именно в это время, ведь у него есть страшные стихотворения о русской революции, страшные стихотворения того же 18-ого года, у него есть страшные стихотворения о расстреле матросами в больнице министров Временного правительства в начале 18-ого года. Он это все пережил, и немыслимо, и невыносимо было переживать такие вещи, а надо было жить дальше, и вот надо было этому всему что-то противопоставить. И вот вся жизнь проходит в том, что он противопоставляет этому царящему укладу, который требует, чтобы не было никакой элиты.

 

Арсен Аваков.  Никакой индивидуальности.

 

Виктор Маринчак.  Никакой индивидуальности.

 

Арсен Аваков.  Никакой свободы.

 

Виктор Маринчак. Абсолютно. Личностность — нет. Вот он как-то писал, что он писал Симону Чиковани о том, что он думает о личности в том время, когда все, весь уклад был направлен на то, чтобы уничтожить личность в человеке. И вот он противопоставляет свое личностное начало. И никогда, ни в каких случаях он его не ронял. Он необыкновенно рад был в 17-ом году, когда произошла февральская революция.

 

Арсен Аваков.  Самодержавие.

 

Виктор Маринчак. Самодержавие само себя исчерпало. И это было естественно, и революция эта была мирная, практически бескровная.

 

Арсен Аваков.  Казалось бы, вот она — республика, вот она — демократия.

 

Виктор Маринчак.  Вот она — республика, и он и в романе, и в стихах писал, что митингуют деревья, поля, облака, что все собрались, чтобы обсудить, как быть, как жить дальше. А потом…

 

Арсен Аваков.  Реакция.

 

Виктор Маринчак.  Реакция этого самого октябрьского переворота. Он, по-видимому, очень многое понял уже тогда, сразу, но особенно остро его замечания представлены в его черновиках к итоговому роману — он из-за автоцензуры некоторые вещи просто не допустил в роман. Он прекрасно понял, что эта страна не дорога тем, кто берет власть, этот народ не нужен им. Им нужна власть, как таковая, и все они будут делать для того, чтобы удерживать эту власть. И надо будет, они распарят народную стихию и доведут ее до пугачевщины. А с другой стороны, они могут ввести и террор, они что угодно будут делать. 

 

Арсен Аваков.  И они все это делали.

 

Виктор Маринчак. И они все это делали.

 

Арсен Аваков.  И в эту жизнь, сложную, эти периоды, Пастернак не только жил, не только терпел, как многие, но и творил, творил великие вещи.

 

Виктор Маринчак.  Да, он искал главное, что должно искать искусство. Конечно же, не политический ответ, а то, что происходит, не организационный, не ответ действиям, ничего подобного. Искусство, которому он был призван, должно давать ответ духовный, оно должно выстроить, как у него сказано, «образ мира в слове явленный». И чтобы этот «образ мира» был таким, чтобы он звал тебя к свободе, чтобы он естественным образом вызывал в тебе устремления к свободе, к утверждению личности. Собственно, что такое элита — это люди, которые способны оставаться личностями, утверждать себя, выстоять, устоять в течение самых сложных времен.

 

Арсен Аваков.  Да. Настоящие ценности, никаких подмен. Вот ради чего, на мой взгляд, в это время работал Пастернак. На мой взгляд, он не боролся с тиранией, он не шел в первых шеренгах протестующих, он считал свою миссию в другом, он творил некие, как по мне, стандарты, которые считал настоящими ценностями.

 

Виктор Маринчак.  Да. Суть искусства в том, что оно дает образец, образец достойного поведения человека и в личностном и в общественном отношении. Как мы уже заметили: и то, и другое взаимосвязаны, и отрывать друг от друга нельзя.

 

Арсен Аваков. Да. И он достаточно все-таки был человек объемный, комплексный, он писал поэзию сам — считался великим поэтом, потом был прекрасным переводчиком. То есть он находил то недостающее, что ему казалось, то важное, что требовало его перевода для русского читателя. Переводы в исполнении Пастернака — это тоже его, потому что зачастую это так подсвеченная поэзия, что это половина ровно.

 

Виктор Маринчак. Совершенно верно. Хотя с другой стороны, он всегда выбирает то, что ему близко. Переводчик исполняет произведение, как актер исполняет, как режиссер трактует, так и переводчик исполняет по-своему.

 

Арсен Аваков.  Мы можем сейчас фрагмент из переводов дать?

 

Виктор Маринчак.  Я тогда возьму великолепное стихотворение «Созерцание» Райнера Марии Рильке, которого он считал своим учителем, которому поклонялся всю жизнь, его перевод.

 

 

 

 

 

 

 

 

Арсен Аваков. Как Вы думаете, почему в наше время это вообще удивительно и почему так мало издавали Пастернака? Как раньше в СССР издавали, помните, наверное — тираж 1,5 миллиона экземпляров — роман Толстого «Воскресенье». Прекрасный роман, но «Доктора Живаго» так не издавали.

 

Виктор Маринчак.  Естественно. «Доктор Живаго» впервые в Советском Союзе был издан в 1988 году в журнале «Новый мир» через много лет после смерти автора, естественно, пока был жив центральный комитет Коммунистической партии, он не мог этого допустить.

 

Включение

 

На самом деле, если посмотреть на этот роман, то о чем он? О многом, и об ужасе и зверствах революции, помните, как Пушкин говорил: «Не приведи Господи видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Вот эту бессмысленность и беспощадность в партизанских главах он так здорово отобразил, этот ужас, эти смерти — это с одной стороны, разруху — великолепным образом, и главное — несовместимость свободной, творческой личности с тем режимом, который устанавливали. В этом режиме предполагалось, что все серенькие или черненькие и все одинаково прыгают.

 

Арсен Аваков.  Третий раз возвращаемся к тезису об актуальности его прозы, в том числе. 1988 год, первое издание, «Новый мир» — начала появляться вся правда об эпохе сталинизма. Массово начали издаваться и Солженицын и…

 

Виктор Маринчак.  Многие. Гроссман, Гинзбург, масса была очень интересных изданий.

 

Арсен Аваков.  То есть это все начало выхлестывать, и среди них были шедевры, а были, так сказать, просто натуралистические рассказы, была просто хроника. И, на мой взгляд, тогда «Доктор Живаго» был недооценен, несмотря на то, что за этот роман была выдана Нобелевская премия.

 

Виктор Маринчак.  Нобелевская премия была не только за роман, безусловно. Корпус переводов Шекспира, корпус переводов грузинских авторов, «Фауст» две части — совершенно конгениальный перевод и, самое главное, вся Европа знала, что лучший лирик, самый выдающийся поэт, писавший по-русски в 20 веке, это Борис Леонидович Пастернак. Европа его знала, понимала и принимала.

 

Арсен Аваков.  Вернемся. О чем роман?

 

Виктор Маринчак.  Это роман о своем времени, безусловно. Но самое главное, это роман о том, как человек этой эпохи перемен способен противостоять. Вот я, буквально, возьму из эпилога несколько строк. Два его друга разговаривают во время войны. И вот один из них говорит: «Возьми ты это блоковское: мы дети страшных лет России». И сразу видишь различие эпох. Когда Блок говорил это, это нужно было понимать в переносном смысле, фигурально. И дети были не дети, а сыны, детища, интеллигенция и страхи были не страшны, а проведенциальны, апокалиптичны — это разные вещи. А теперь все переносное стало буквальным: и дети — дети, и страхи страшны. Вот в чем разница. И этому поколению пришлось перенести на своих плечах все тяготы и ужасы тоталитаризма. Следующее поколение, шестидесятники, так называемые, вот я услышал имя Пастернака впервые в 58-ом году 13-летним мальчиком. Мы же другое поколение, мы же другое время знаем. Как говорила о таких временах Ахматова: «Времена наступили вегетарианские». Вот тогда были не вегетарианские времена. Сколько его друзей погибло: он любил Мейерхольда — он погиб, он любил Пильняка — он погиб, он дружил и заступался так или иначе за Мандельштама, когда тот написал такое, после чего только погибель. А он все равно заступался. Тот погиб. Тициан Табидзе — самый, может быть, духовно близкий, поэтически близкий ему человек, погиб. Паоло Яшвили — необыкновенно близкий ему человек — покончил с собой. Вот такое было время, не вегетарианское.

 

Арсен Аваков.  Вы говорили «погиб», но надо уточнить: режим вынес приговор этим людям. За принципы, за убеждения тогда приходилось платить этим.

 

Виктор Маринчак. Да. Иногда даже не из-за принципов, а за то, что ты — поэт. А поэзия — это свобода.

 

Арсен Аваков.  Поэт — это позиция.

 

Виктор Маринчак. Да. Вот в связи с этим я хочу прочитать Вам одно стихотворение, которое является комментарием к роману, оно было написано примерно тогда, когда умирает главный герой романа — в начале 30-х. Обращено к погибшему позднее прозаику Борису Пильняку.

 

 

 

 

И я хочу прокомментировать.

 

Арсен Аваков.  Опасна, если не пуста.

 

Виктор Маринчак. Да, а почему она опасна? А дело в том, что у него есть какая-то косность. Что это за косность? Это косность нравственных принципов.

 

Арсен Аваков. Совесть, я хотел сказать.

 

Виктор Маринчак. Да. Это то, что невозможно изменить некоим образом, от чего невозможно отступить. И как мне быть с моей грудной клеткой, как в романе Юрий Живаго.

 

Арсен Аваков.  Как не хватает этого вопроса для многих в наше время.

 

Виктор Маринчак.  Да.

 

Арсен Аваков.  Согласны?

 

Виктор Маринчак.  Конечно. В наше время в каком-то отношении нравственно намного более проблематично, чем в то время, в которое жил Пастернак. Тогда вообще-то ты сталкивался с прямым насилием, а сейчас, в основном, с каким-то изощренным искушением.

 

Арсен Аваков.  Это время для нас, это испытание для нас.

 

Виктор Маринчак. Это испытание для нас. То-то и оно, хорошо было бы научиться. Если люди с прямым насилием справляются, неужели мы не справимся с этим искушением.

 

Арсен Аваков. Я убежден, что в этом романе есть рецепт. Он не на поверхности, он проходит через душу.

 

Виктор Маринчак.  Да, Вы знаете, есть такие вещи, которые позволяют человеку все выстрадать, все пережить. Это настоящая любовь, это творчество, это жертвенность, это свобода идей, свобода личности.

 

Арсен Аваков. Слово «свеча». У меня прямая ассоциация — «Свеча горела на столе» Пастернак. Вот эта свеча в романе «Доктор Живаго» — это не плоский образ, проходит через весь роман. Как бы Вы это пояснили?

 

Виктор Маринчак.  То-то и оно, что это очень объемный образ. Замысел этого стихотворения появился тогда, когда герой романа увидел сквозь окно огонек свечи и почему-то подумал о Блоке, что Блок — это явление Рождества в нашей культуре. И вовсе не нужно писать никаких статей о Блоке, нужно написать «Поклонение волхвов», то есть рождественские стихи, написать так, как писали голландцы, как это есть у Брейгеля — с зимой, со снегом, с пастухами. И написана была, в конце концов, «Рождественская звезда» самим Пастернаком и отдана своему герою Юрию Живаго. Этот замысел, который связывает чувства очень интимные, очень индивидуальные, мужчины к женщине, женщины к мужчине с необыкновенной одухотворенностью всего мира и всего бытия. Это замысел, который Пастернак сказал: «Атмосфера вещи — это мое христианство». В этом христианстве самое главное — идея свободной личности, любовь — это удивительный вид живой энергии и понимание жизни, как жертвы. И вот, если все это вместе мы будем иметь, и не будем отрывать личное от того, что является историческим, от контекста самого широкого, вот в таком случае может оказаться, что мы обретаем возможность, как сказано у него в раннем стихотворении, «объять небосвод». Объять небосвод, руки сплести вкруг Геракла громадного, мы обретаем возможность иметь какие-то необыкновенные силы, ведь, если я могу объять Геракла, то значит, силы во мне есть. Я могу обрести необыкновенный, внутренний простор, и это будет СВОБОДА, ЛЮБОВЬ и ВДОХНОВЕНИЕ.